Всю жизнь Николай Огрызков гордился тем, что он русский танцовщик. Но в отличие от многих коллег у него сознание принадлежности к высшей касте не обернулось чванством. Попав в 1970 году на гастрольный спектакль знаменитого американца Элвина Эйли, потрясенный ученик Московского хореографического училища понял: нечто подобное во что бы то ни стало должно появиться у нас.
И сделает это он. Хотя в СССР начала 70-х увлечение западным танцем ничего хорошего не сулило, Николай всеми правдами и неправдами пробирался на спектакли Джорджа Баланчина или Пины Бауш, а на уроках показывал танцы собственного сочинения. Окончив в 1973 году училище, он был принят в ансамбль Игоря Моисеева. В первый же год оказавшись на гастролях в США, тайком бегал на занятия в школы Элвина Эйли и Марты Грэм. Позже посещал танцевальные школы Франции, Бельгии, Аргентины, Бразилии – благо ездили моисеевцы много.
В 1988 году Николай Огрызков окончил балетмейстерский факультет ГИТИСа. Но, сам получив разнообразную профессиональную подготовку, хорошо понимал: для развития современного танца в России мало одних лишь хореографических идей. Их попросту некому будет воплощать. Категорический императив русской балетной школы позволял формировать превосходных «классиков», в то же время ограничивая их возможности в других стилях и жанрах. Огрызков был убежден: «Фундамент для появления звезды – его педагог». И отдал педагогике половину жизни. После ГИТИСа 10 лет преподавал в МАХУ, студии при ансамбле Моисеева, ездил по стране с мастер-классами. А закончив танцевать, в 1991-м создал первую в России школу современного танца, куда привлекал и западных педагогов, пишет
НГ.
Себя Николай Огрызков считал миссионером. Цель видел в том, чтобы в нашей стране появился «профессиональный современный танец с характерными чертами российской культуры». Стремился «соединить лучшее в России (классический танец и фольклор) и лучшее на Западе (современный танец, джаз, классический модерн)». Гордился тем, что его выпускники поступают в танцевальные «кембриджи» и «оксфорды», танцуют в знаменитых мировых труппах, и переживал, что не остаются в России. Что не востребованы дома. «Ведь по тому, как люди относятся к танцу, можно судить об уровне их культуры». Когда строил школу, приходилось быть и прорабом, и вышибалой, и мусорщиком. А хотелось остаться романтиком. В 50 он смог сказать: «Я никогда не разочаровывался в танце. Потому что современный танец – это не техника, а мировоззрение. Суть этого мировоззрения – не давать душе материализоваться. Вот и все».
